Санкт-Петербург, 1993

   В основу книги были положены впечатления известных в Англии писателей Пегги Мэйсон и Рона Лэнга от их первых встреч с Бхагаван Шри Сатья Саи Бабой. Описывается множество необычайных событий, чудес, связанных с Сатья Саи, его деятельностью и учением.

(Написана Роном Лэнгом)

   В этом человеческом облике Саи
проявляются каждая божественная сущность,
каждый божественный принцип,
все Имена и Облики, приписываемые Богу человеком.

Шри Сатья Саи Баба
(Всемирная конференция, Бомбей, 1968 г.)

   Поскольку эта книга является, по сути, переизданием статей, опубликованных в различных журналах и собранных моей женою и мной вместе в виде книги по просьбе Сатья Саи Бабы, неизбежны некоторые повторения. Я отредактировал свою половину книги, но чувствую, что некоторые повторения событий и цитат остались, хотя и рассматриваются они под другим углом зрения и в другом контексте.

   Я прошу за это у читателя прощения и смею утверждать, во имя всей гуманности, что, поскольку я пишу о деятельности и учении Пурны-Аватара, любое получившееся повторение будет дважды полезным чтением.

   Я родился в ненависти, шестьдесят девять лет назад. Моя мать отказалась от меня при рождении. Она страдала маниакально-депрессивным психозом и была очень несчастна в браке. Я был нервным и чересчур чувствительным ребенком. Мой единственный брат возмущался по поводу моего появления в этом мире, он всегда издевался надо мной и строил различные планы, чтобы досадить мне, поскольку я никогда никого не обижал. Мои самые ранние воспоминания были безрадостными – о Пасшенделе в первой мировой войне, когда в окружении погибла сотня тысяч душ; о страхе перед темнотой и приступами крупа (истерического паралича дыхательных путей), когда, с наступлением сумерек, я испытывал внезапное ощущение близкого удушья; о разочаровании на прогулке, когда у меня появилось желание побежать к кровати моей матери и запрыгнуть к ней, будучи уверенным, что, как только я это сделаю, она встанет с постели. (Я не мог понять, почему она не делает этого.) А также о страшных, длившихся две недели, визитах отца, жившего в Лондоне, в наш сельский дом, которые обычно приводили к прекращению на некоторое время жестоких ссор с моей матерью, после чего наступали периоды угрюмого молчания, когда веяло такой ненавистью и молчаливой злобой, что я убегал в сад и забирался на дерево – лишь бы скрыться от них.

   Семья наша была богатой и принадлежала к высшему сословию, работать в ней считали занятием ниже своего достоинства. Жизнь проходила в охоте и стрельбе, в убийстве лис и пернатой дичи. Даже в этом раннем возрасте я чувствовал социальную несправедливость и бесполезность жизни, лицемерие речей и жеманность манер. Я чувствовал общую неприязнь в чуждом мне мире, но другого мира я не знал.

   Но как бы ни укрощала меня обстановка, в которой я провел свое детство, было что-то в моей душе, что не могло сломаться. Я никогда по-настоящему не приспособился и не стал членом своей семьи. Я оставался одиноким и замкнутым ребенком. Иногда я искал общения со слугами, работавшими в нашем доме и казавшимися более естественными и человечными, чем иные члены моей семьи, которые за это меня всегда бранили.

   Образование я получил в университетах Итона и Кембриджа. Для того, кто уже в эмбриональном состоянии был индивидуальностью и бунтовщиком против ортодоксальности, мои родители едва ли могли сделать более неподходящий выбор, чем Итон. Мы были втиснуты в рамки традиций, столь сильные, что было практически невозможно вырваться из них.

   Здесь у меня была первая конфронтация с ортодоксальным христианством. Посещение церкви было обязательным один раз в обычные дни и дважды по воскресеньям, а также ежевечерние молитвы в своих "домах". По воскресеньям выполнялись также домашние задания по теологии. Выходных никогда не было. В результате, посещение церкви стало однообразной поденной работой; мы пели и молились механически, просто произнося слова молитв. Я чувствовал также, что преподаватели теологии сами не верят в то, во что призывают поверить нас. Проповедники на кафедре были длиннолицые, говорили мертвецки монотонно и имели вид ханжей, чувствующих, что они сами грешны! Это было характерно в большей степени для преподавания Ветхого Завета с его Богом Гнева, нежели для преподавания Нового Завета и его Богом Любви. Принцип, казалось, заключался в том, чтобы любой ценой вдолбить в нас суровое клеймо иудаистского христианства, используя даже страх и чувство вины.

   Одним словом, если где-то были радость и смех, значит там делалось что-то дурное, если где-то была тесная дружба, значит там предполагался гомосексуализм, учителя, казалось, вечно заняты только тем, что выискивают "грехи". Если я во время игры в футбол забивал гол, моим порывом было подпрыгнуть от радости, но если я видел "человека в собачьем ошейнике" * на боковой линии, это желание тут же пропадало, и я ощущал приступ страха и ощущение собственной греховности. Так прошли восемнадцать лет, и для меня церковь стала синонимом греха и страдания.

   (* "Собачий ошейник", или "итонский ошейник" – широкий отложной воротник, говорящий о принадлежности к Итонскому университету.)

   Когда настала моя очередь проходить конфирмацию **, я отказался от этого обряда. Когда на меня оказывают давление, я не могу делать вид, что совершаю это из побуждений религиозности: я заупрямился и, в конце концов, меня оставили в покое. Но я, думаю, был, наверное, одним на тысячу, который отказался.

   (** В протестантизме публичный акт, символизирующий подтверждение молодыми людьми церковного совершеннолетия и сознательное выражение ими веры в Иисуса Христа.)

   Мое поступление в Итон совпало со смертью матери. Бедняжка, она покончила жизнь самоубийством. Семейное имение было продано за исключением служебного коттеджа, который отец оставил мне, чтобы я мог жить там во время каникул.

   Он нанял домработницу, чтобы она присматривала за мной. Она была доброй женщиной, добросовестно делавшей свое дело, но у нее было слишком развито сознание различия в классовой принадлежности, и это делало невозможным мое общение с ней. Она называла меня "сэр" и обращалась со мной, как с молодым "джентльменом", а не одиноким, алкающим любви ребенком, каковым я был. Я проводил свое время в чтении романтических романов или погружении в мир грез с помощью местного кинотеатрика – если фильм был о любви. Если же фильм был о гангстерах, я туда не ходил. Еще я охотился на лис – традиция была так сильна, что я без особого желания уступал ей, но радости она мне не доставляла.

   Итак, по существу, пылкий молодой человек, питающий интерес к жизни, провел формирующие его личность годы – от тринадцати до девятнадцати лет – или в школе, восприняв концепцию падения человека и уверовав, что все люди – грешники, или дома в мире грез романов и кино, где моим единственным другом был пес эрдель. Мои бедные родители, как я люблю их теперь! Мои бедные школьные учителя, я не держу на них зла и прощаю их. Они были продуктом своего времени. В дальнейшем многое изменилось, но в те времена они были жизнененавистниками, оскопителями, которые разрушили гораздо больше, чем создали.

   В Кембридже я немного вылез из своей раковины. У меня появились друзья, включая двух самых дорогих. (Увы! Они оба были убиты на войне). Я серьезно работал и серьезно играл – за исключением заигрываний с девушками; еще слишком прочно во мне сидело понятие "греха плоти", чтобы подходить к женщинам. Я все еще был непорочным юношей и часто находился в состоянии фрустрации. В дальнейшем прошло несколько десятилетий, прежде чем я окончательно преодолел комплексы своей молодости, а может, мне так кажется, поскольку временами я начинаю думать: а можем ли мы вообще сделать это? Я получил степень магистра сельскохозяйственных наук и возглавил команду Кембриджа по дзюдо в соревнованиях с Оксфордом. Я и близко не подходил к церкви; сам вид церкви или священника вызывал во мне нервную дрожь.

   После этого прошло почти полвека взлетов и падений, неудач и успехов (хотя эти термины весьма условны), было много поисков и много ошибок, было страдание и был рост через это страдание, я искренне на это надеюсь, ведь оно было единственным моим мерилом. Но, увы, я путешествовал с подрезанными крыльями и несколько своеобразным эмоциональным состоянием. Закончив Кембридж, я совершил турне вокруг света, путешествуя по Северной и Южной Америке, Новой Зеландии и Австралии, Китаю, Японии и Индии. В это время я был частично "старый итонец", частично грубиян-хулиган, частично искатель и (на более поздних стадиях, после моей связи в Буэнос-Айресе, когда в плотине моих сдерживаний была пробита брешь и открылись шлюзы), частично плейбой: я то играл в поло в Аргентине или останавливался с генерал-губернатором Австралии в Мельбурне, а то плыл через Атлантику на грузовом корабле в качестве кочегара или (к своему стыду) ходил охотиться за пушниной с индейцами в субарктических областях Канады, то я жил в японском монастыре, то прожигал жизнь в ночных клубах Шанхая. Но я серьезно работал во время путешествия – я исписал тринадцать тетрадей дневника и, должно быть, сделал тысячу фотографий.

   В Индии я впервые почувствовал то, что жители Запада называют "магией Востока": снижение влияния материализма и отсутствие спешки и суеты, ощущение почти отсутствия времени. В такой атмосфере легко почувствовать духовное наслаждение; она успокаивала нервы и трогала душу. Это было странным ощущением для молодого европейца, привыкшего к скорости, агрессивности и соперничеству.

   В Дели на меня очень сильно подействовали слова, высеченные на одном из монументов. Они гласили:

   В мыслях – верность; В словах – мудрость; В делах – мужество; В жизни – служение. Так Индия станет великой.

   Когда я вернулся в Англию, я выгравировал эти слова на браслете с золотой пластинкой и носил его на запястье в течение года – двух; потом это мне показалось слишком вычурным, и я снял его. Слова "Так Индия станет великой" я заменил на "Чтобы укрепить силу духа искренностью". Кажется странным, что молодой человек, никогда не веривший в Бога, должен будет принять эмбриональную философию. Как мне казалось, искренность – это единственная стоящая вещь, по ее тропе можно пройти всюду. С этого все началось.

   Через пятнадцать месяцев странствий я вернулся в Англию. У меня было чувство, что я повидал семь чудес света. Я видел скалистые горы в Канаде, вишневые сады в Японии, древние императорские дворцы в Пекине.

   Но по-прежнему я больше всего любил английскую сельскую местность с ее извилистыми дорожками, усыпанными листьями, ее дубами, ее полями с вечнозелеными изгородями и распускающимся левкоем, с ее милыми старыми деревьями. Я был из поколения Руперта Брука. "Все так же ли подают к чаю мед?" Да, я был рад вернуться домой, на свою родину. Для меня Англия по-прежнему оставалась шекспировским "островом, которому был вручен скипетр, – этим благословенным участком суши, этой дорогой, дорогой землей".

   Конечно же, то была чудесная возможность для расширения кругозора. Я повидал множество различных народов и узнал кое-что о многих самых разных культурах. Но люди во всем мире были одинаковые. Люди были людьми. Я не заметил большой разницы между собой, "старым итонцем", и индейцем, с которым я спал на снегу в Арктике при температуре ниже нуля возле костра, горевшего всю ночь. Я часто в последние годы задавал себе вопрос: не лучше ли было, если бы я остался дома – чтобы продолжить начатую работу и узнать хоть что-то о человеческих взаимоотношениях из реальности обыкновенной жизни, так как к двадцати трем годам я во многих отношениях был так же невинен и наивен, как и десятилетний ребенок. В начале жизненного пути я дважды неудачно женился. Супружество, так же как и детство, не хотело протекать нормально. Я могу честно сказать, что, когда я женился первый раз, я не верил, что люди могут обманывать, вступая в брак по каким-либо другим причинам, кроме любви, или могут симулировать привязанность так, что я со своей проницательностью, весьма ограниченной в то время, не мог этого заметить.

   Это мне дорого стоило – в финансовом отношении. Я был по сути дела не виноват в обоих случаях, но я и не был парой своим искушенным в жизни женам, знавших хитрых законников. Лет пять казалось, что львиную долю своего времени я провожу, бегая по кабинетам адвокатов. Если бы не эти невезения, мое состояние сегодня, учитывая инфляцию и беспрецедентное процветание двух компаний, которым я вынужден был продать акции, оценивалось бы в несколько миллионов фунтов стерлингов. Живя так, как я это делаю сейчас, скромно и в небольшом коттедже, я не имею желания владеть одному таким богатством, но оно вполне пригодилось бы для благотворительных целей.

   Во время первого развода я был как безумный, проводил практически каждую ночь на протяжении восьми месяцев в ночных клубах выпивая в день до полутора бутылок виски. Это казалось единственным способом избавить себя от ненависти, которая кипела во мне. Во время второго развода я впал в глубокую депрессию. Сомневаюсь, что кто-либо, кому не довелось ее испытать, может представить себе, что это такое. Это буквально жизнь в аду, в мире Джорда Оруэлла, где нет ни Бога, ни человеческой теплоты. Любое ощущение цели покидает вас, уходит желание жить; вам хочется тихо лечь и умереть, так же, как делает это слон, когда приходит его пора. Встать утром с постели – это уже победа.

   Это продолжалось два года. Однако кое-как я выкарабкался из этого, причем не прибегая к помощи алкоголя или наркотиков. Я приобрел коттедж, обставил его мебелью, научился развешивать занавески, готовить, пришивать пуговицы – тому, чем обычно занимались "слуги" или жены – и разбил сад. Мне в своей жизни приходилось разбивать сад несколько раз, и это всегда оказывало исцеляющее действие. Созидательная работа – это работа духа. По прошествии двухгодичного срока я вышел из депрессии и, что не менее важно, научился жить в одиночестве. Я был благодарен судьбе за эти страдания, так как через них я созрел и вырос.

   Во время войны я отказался от военной службы. Для меня война была чем-то, о чем читаешь в книгах по истории. Казалось непостижимым, что это могло случиться в наше время. Я просто не мог себе представить цивилизованного человека из одной страны, втыкающего штык в живот такого же цивилизованного человека из другой. И чтобы вдруг за одну ночь их инстинкты превратились в инстинкты дикарей. Я знал немцев, иногда они мне казались более культурными и гуманными, чем мои соотечественники. Я не представлял, насколько тонок внешний слой цивилизованности. Для меня концепция войны была совершенно ужасающей. Меня мобилизовали на сельскохозяйственные работы, и я купил маленькую ферму, где в течение шести лет жил и работал по сути дела в полной изоляции. Мне пришлось испытать клевету и оскорбления. Не думаю, что я был трусом. Во время своего кругосветного турне я имел возможность проявить свою храбрость – в Арктике моя жизнь зависела от ружья, топора и коробки спичек, без которых я бы умер от голода или холода; а в Китае я прошел тысячу миль вверх по Хуанхэ в стране, кишащей бандитами.

   Однажды я оказался лицом к лицу с двумя китайскими солдатами, которые приставили к моей спине свои штыки. Вспыхнув от ярости, я обернулся и ударил одного простофилю голым кулаком. Другой, ошеломленный тем, что невооруженный человек может совершить такое, попросту сбежал. Но они вполне могли убить меня.

   Моим единственным другом во время войны был пожилой глухонемой поэт, который жил неподалеку. Мы стали "друзьями по переписке" и регулярно писали друг другу. Благодаря своей любви к поэзии, он открыл в моей жизни новое измерение, и когда умер, он оставил мне антологию, собранную им в течение своей жизни. Она (антология) была для меня источником вдохновения в течение всей моей жизни.

   Задним числом я пришел к выводу, что мое отношение к войне было неверным. На данной стадии эволюции духа человека зло может быть повергнуто только с помощью средств, которые тоже собою являют зло, но с правильным направлением их действия. Но в то время я еще не осознал существование зла.

   По иронии судьбы осознание этого пришло через событие, которое послужило причиной второго развода. Хотя финансово он и был более разорительный, чем первый, но в нем оказалось скрытое благословение, поскольку через него я неизбежно пришел к Богу. Моя жена страдала эпилептическими припадками. Это был явный случай "одержимости". Я вдруг осознал силы зла, которые заставляли трястись мои руки. Это было для меня полным откровением – если есть сила, которую люди называют злом, должна быть и положительная сила, которую люди называют Богом.

   Я начал читать и однажды, с немалым страхом, решился отправиться в церковь. Я вошел в церковь первый раз за последние пятнадцать лет. Это была католическая церковь. Я был поражен. Здесь, по крайней мере, был элемент радости, жизни изобилующей, о которой проповедовал Христос. Здесь также был цвет. Люди были одеты не в черное, а в разноцветную одежду. Они выглядели веселыми и расслабленными, и когда началось освящение пришедших, их лица вдохновенно и с явной искренностью, что поразило меня, застыли обращенными к Высокому алтарю.

   Где-то за год я прочел несколько книг о римском католицизме. Потом однажды я прочел книгу с названием "Дорога в Дамаск". Это был сборник рассказов о знаменитых новообращенных в католицизм, о том, какими окольными путями они приходили к вере. В одной из глав автор рассказывал, как он взял на себя труд отправиться в Палестину и дошел до берегов моря Галилейского, где Христос проповедовал толпам собравшихся. Вдруг он разразился слезами и написал: "Моя душа стоит коленопреклоненной".

   Когда я прочитал это, моя душа тоже встала на колени. Это было так же неожиданно и так же просто. В этот момент я поверил в Божественность Христа. Я рыдал и плакал – каскад слез падал из моих глаз, совершая истинный катарсис раскаяния и самосожаления. Казалось, что я оплакивал каждый день своей жизни, включая период созревания в утробе матери. Но в конце этого я познал спокойствие и мир, которых никогда не ощущал. "Прийдите ко Мне все нуждающиеся... и Я успокою вас". Это было верно!

   Охваченный вдохновением и духовным пробуждением, я присоединился к католической церкви. Я получил совсем мало "инструкций"; мой священник, похоже, считал, что я "готов". Я выбрал римско-католическую церковь, поскольку она была изначальной и казалась мне наиболее профессиональной и авторитетной.

   Год я искренне верил. Мне нравилась твердая дисциплина. Исповедь была хорошим психологическим приемом, хотя я не верил, что священники имеют власть прощать грехи. Во мне произошли глубокие изменения, и за это я благодарен католической церкви. Я даже решил пойти в монахи. Некоторое время я жил в монастыре бенедиктинцев. Монахи были совершенно искренними. Многие из них были очень милы, с чувством юмора. Я был поражен знанием мира, которым они обладали: я всегда считал монахов людьми не от мира сего.

   В конце концов я принял решение против монашества. Я чувствовал, что мое место в миру. Я присоединился к церкви в порыве возбуждения, но теперь я обнаружил, что некоторые из догм смущают меня. Я сомневался в своих способностях перестроиться. По правде говоря, все, во что я верил, – это только в Божественность Христа.

   Именно в это время я встретил свою третью жену – преданную, верную и уравновешенную душу, которая была моей опорой и моим спасением на протяжении последних тридцати лет.

   Я вернулся к земле – я, девственный любовник земли. Я купил развалившуюся ферму высоко в Чилтерне, графство Бэкингемшир, и превратил ее в современное и эффективное хозяйство. Со всей целеустремленностью я отдавал душу и сердце, и трудился семь дней в неделю, и зачастую из этого времени на работу у меня уходило сто часов. Я не знал, что такое отпуск. Начав все с нуля, за десять лет я создал наиболее продуктивное стадо джерсийской породы в Соединенном Королевстве. Я удвоил урожайность земли и утроил первоначальные удои молока. Это были очень счастливые десять лет, проведенные с новой женой и рядом с природой.

   Но к концу этого промежутка времени, хотя и по-прежнему любил жизнь и знал каждый камень на своих восьмидесяти акрах земли, я почувствовал какой-то толчок в своей душе, нечто вроде духовной неуспокоенности. Я стал плохим католиком; католицизм оказался неподходящим для ежедневно работающего фермера, хотя был наивысшей религией для монахов и вечно холостых священников. Оставался однако тот факт, что я, как и раньше, не знал ответов на основные вопросы: кто я? почему я здесь, на этой планете? куда я иду?

   На решение отказаться от католицизма повлиял также жизненный опыт моего друга, выдающегося римско-католического писателя, которому папа Пий XII предложил написать историю римско-католической церкви для школьников. Он в надлежащее время отправился в Рим, чтобы взяться за работу. Он получил доступ во внутреннюю библиотеку Ватикана. Через шесть месяцев он вернулся в Лондон человеком, полностью расставшимся с иллюзиями. Казалось, он не знал, что делать с таким количеством софистики, которая существовала на протяжении веков и была даже в древних рукописях, которые были в той библиотеке, не знал, как подогнать эти тексты под созданную человеком теологию, каковой всегда становится организованная религия. Возможно из-за этого он и умер вскоре, так как без своей любимой католической веры он был потерянной душой.

   Внутренняя неуспокоенность нарастала. После многих откладываний я решил продать ферму. Это был скачок в темноту: у меня не было никаких соображений по поводу своего будущего. Это также была ужасная боль и жертва. Много раз я был близок к тому, чтобы изменить решение. Но, как всегда, жертва обернулась благом. Я отдал шесть пенсов, а получил шиллинг.

   Я купил коттедж неподалеку и стал писать автобиографию, но не для публикации, а по "терапевтическим" соображениям. Я чувствовал, что живу слишком быстро и моей душе нужно время, чтобы догнать меня. Это было упражнение на самоосознание и на искренность по отношению к самому себе.

   На это ушло три года и было израсходовано полмиллиона слов. Я трудился по шесть – семь часов в день и шесть дней в неделю. Зачастую в конце дня я буквально валился с ног, а порою дело доходило до депрессии. Были дни, когда слова буквально текли рекой, но было также очень много часов, когда ради объективной правды я погружался в себя, и после глубоких испытаний души на свет появлялось одноединственное предложение. Я был, насколько мог, безжалостен к себе. На полпути я проконсультировался с психиатром. После второго посещения он сказал: "Вы делаете для себя больше, чем даже я смог бы; если бы каждый делал так!"

   Это было подобно гигантской очистительной операции. Моей целью было по мере возможности стать не ребенком, зависящим от обстоятельств, а тем, кем я должен был стать по воле Бога. Мне казалось, что по мере того, как я писал, слои моей персоны (преодолевая недостаток критического отношения к самому себе) и неосознанного самообмана отшелущиваются, подобно старой коже, и я добираюсь до основания своего истинного бытия. А когда снялся последний слой, мне захотелось начать все с начала, так как я вдруг понял, что написанное мною в первый раз просто не отвечает истине!

   Я более четко определял разность между мнимой и настоящей виной: в человеке, которого не любили в детстве, так много ложного чувства вины, рожденного изнутри. Не мне судить о достигнутых мною успехах. Знаю только, что от этого мое духовное развитие быстро шло вперед. В конце работы я почувствовал себя освобожденным: с доски было стерто все лишнее. Теперь я был свободен, чтобы расти, чтобы верить в то, во что я верил, а не в то, во что, как мне казалось, я верил. Наконец я стал личностью, не нуждающейся в церкви или гуру. Первым шагом было вегетарианство, благодаря которому улучшилось мое здоровье.

   В это время моя жена и я поехали в Сассекс, чтобы дать нашему сыну (рожденному на ферме в идеальных условиях, когда моей жене было сорок восемь лет) образование в школе Рудольфа Штайнера. В наших судьбах наступил поворотный момент. В доме появилась домработница, которая была одаренным медиумом, и в течение последующих шести лет у нас был собственный домашний круг.

   Это было чудесное и счастливое время. Мы были свидетелями психических феноменов практически каждый день. Это не было чем-то сверхнеобыкновенным, вроде внезапного обнаружения нарцисса в лацкане или падения с потолка в наши тарелки букетов подснежников. Мы ежедневно общались через духа с нашими друзьями и родственниками, кроме того, с его помощью мы завели много новых друзей. Приходил и мой старый глухонемой поэт и был безмерно рад поговорить со мной своим натуральным голосом. Были также два моих друга по Кембриджу, убитые на войне, напоминавшие мне о наших выходках в студенческие времена, уже забытые мною.

   Мы соприкоснулись с нашими гидами и узнали детали о своих прежних инкарнациях. Мы наконец-то поняли, как инкарнируются с качествами, которые я называю "отложенными в долгий ящик". В одной из жизней я был римским гладиатором времен Нерона и остался непобежденным, после чего был взят под защиту "священных быков" (вероятно, это было связано со старой римской религией Митры). Поэтому не удивительно, что, будучи фермером, я был так почитаем коровами, а особенно – быками, а также то, что я возглавлял команду Кембриджа по дзюдо!

   Наша медиум, которой мы иногда помогали сами, провела большую работу по спасению душ, привязанных к земле, и с каким трепетом мы слушали потом тех же людей, выражавших свою радость и благодарность за то, что они прибыли на свое истинное место в мире духов.

   Впервые я имел конкретное свидетельство жизни после жизни. В вере больше не было необходимости; ты становишься не столько "верующим", сколько "знающим". Исчез страх перед смертью. Я почувствовал радость, настоящее счастье, испытываемое теми, кто оказался в высших эшелонах духа. В конце концов духовность оказалась частицей счастья. Учителя от духа вряд ли скажут слово "грех", они предпочитают слово "ошибка". Учение всегда сводилось к тому, что должна быть любовь и любви должно быть больше. Говорившие с нами были исполнены теплоты и сострадания, а также юмора! Они оказали огромную поддержку моему благополучию и моей откровенности перед самим собой; это фактически перевернуло мою жизнь.

   В это время мы были счастливы вдвойне, так как имели привилегию слушать записи Абу, по-моему, самый лучший набор магнитофонных лент, на которых было записано это учение. Это общение осуществлял 3 500 лет назад египетский священник. Он обитал на четвертом уровне небес, и, чтобы достичь нас, он должен был облачиться в "астральные одежды".

   Он был самой любезной, наиболее исполненной сострадания душой из тех, кого я когда-либо слушал. Во время сеансов вопросов и ответов он должен был отвечать на тысячи вопросов и всегда это делал с ясностью и определенностью, которые поражали нас. У него была способность помогать нам, с нашим трехмерным сознанием, хоть немного уловить значение трансцендентных вещей, для которых оно еще не подготовлено, хотя на время может подняться на более высокий уровень.

   В этот счастливый период жизни я все свое время посвятил добровольной благотворительной деятельности, сначала, в течение двухлетнего периода обучения – вместе с группой "Самаритяне", а потом – со своей собственной, названной "Дружеская помощь".

   Мы были счастливы в то время. У нас был в собственности прекрасный сельский коттедж для прислуги, который я переделал в общежитие для наших клиентов. Благодаря этому у нас была возможность познакомиться с ними поближе и оказывать им помощь в большем объеме, чем "Самаритяне", которые только приходили на дом.

   В первый же год я разбил сад, пересадив с помощью трактора зрелые кусты и хвойные деревья высотой двадцать футов (около 6 м) и перегородив ручей, который бежал через это место, в результате чего получился пруд с лилиями и плавательный бассейн, над которым свисали плакучие ивы. Из голого клочка заброшенной земли я сделал сад в натуральном стиле, который, казалось, существовал здесь сто лет. К нему неоднократно обращались и его благословляли наши друзья по духу, и я уверен, что он оказывал исцеляющее действие на наших клиентов. Они упивались красотой и впитывали духовные вибрации.

   Я брался буквально за отбросы общества, часто за тех, от кого отказывались социальные службы и даже "Самаритяне", считая, что им уже нельзя помочь. У меря были свои неудачи, но чаще мне все же удавалось реабилитировать приходивших к нам. Я работал буквально день и ночь, часто на протяжении восьми – десяти часов внимательно выслушивая чьи-то проблемы и отправляясь спать в 4 часа ночи в полном изнеможении, с ужасной головной болью и температурой.

   Я развил в себе терпимость высокой степени и твердо решил никогда не давать волю эмоциям. Я начал думать, оперируя сроками в месяцы и годы, а не в дни и недели. Два человека: один – профессиональный взломщик, другой – алкоголик, пивший всю жизнь; теперь оба реабилитированы, но для каждого потребовалось пять лет.

   Объем моей психиатрической экспертизы был очень мал – я просто использовал средства здравого смысла и неослабевающей доброты, и они работали, часто даже там, где профессионалы терпели неудачу. Я всегда сочувствовал тем, кто был в депрессии и вел себя не так, как остальные, – возможно из-за моих собственных недостатков, – и, я думаю, мои пациенты чувствовали это. Они раскрывали мне свои обнаженные души, и после этого, какие бы ужасные преступления они ни совершили, они получали друга. Это для них имело большое значение.

   Я, к счастью, имел пятьдесят акров земли, занятой преимущественно лесом, и, когда мои сознание и дух были утомлены и измотаны я обычно уходил в этот лес и наводил там порядок. Целительные силы природы спасали меня; я восстанавливался за несколько часов. И часто, когда я занимался этой простой работой, ко мне как бы из воздуха приходила вспышка озарения, показывавшая суть проблемы того или итого человека.

   У меня была молодая женщина, которая в течение четырнадцати лет употребляла героин и побывала в руках множества психиатров. Она отошла от героина за три месяца: и теперь это квалифицированный работник социальной службы. Другая была помещена в психиатрическую больницу, где и прошла пять курсов лечения электротерапией. Теперь она квалифицированная участковая сестра. Эта работа также оказывала на меня терапевтическое воздействие. В течение десяти лет я ни разу не вспомнил о себе; я просто целиком отдался служению другим, и, "отдавая", я "получал".

   Но за десять лет я значительно постарел; годы взяли свое. Мне было шестьдесят пять, и я с неохотой отказался от этой деятельности. Я попробовал себя в написании статей. Хотя в некоторых работах мне отказали (и почти всегда в тех, которые я считал лучшими!), но, к моему удивлению, большинство моих статей было опубликовано. Было очень приятно ощущать, что я делюсь с другими той мудростью, которую я приобрел за свою полную приключений жизнь, – как в духовном, так и в других отношениях. Больше я ничего не ожидал. Но как оказалось, я был не прав – у этой горы впереди был еще один пик.

   После смерти нашего медиума я фактически потерял интерес к спиритуализму. Подобно всем неорганизованным движениям, он казался очень узким, способным скорее ограничить, чем расширить сознание. Он был бесценной вехой на моем пути, но не был самим путем. Спиритуализм сделал много хорошего для доказательства существования жизни после жизни, в спасательной и целительной деятельности и, в редких обстоятельствах – проведения хорошего, основательного обучения.

   Но у меня не было чувства, что те, кто общался с нами со стороны душ, стояли на высших ступенях иерархии; иногда мне казалось, что "гиды" знали меньше, чем более развитые души на земле. Было также много ловушек. Я прочел маленькую книжку под названием "Психические ловушки", написанную Шо Десмондом (спиритуалистом, но суровым критиком этого движения), который полжизни провел с самыми лучшими медиумами своего времени, изучая их. Он пришел к заключению, что многие сообщения были "подкрашены" подсознательной деятельностью медиума или даже искажены "стоящим на пороге". Нужно уметь хорошо чувствовать эту разницу.

   Реальным же было то, что у меня отсутствовала потребность принадлежать к какому-либо религиозному движению. Я был ребенком Бога и гражданином мира, верившим, что любовь – это основной закон космоса. Бог был Любовью. Это было так просто. И мне было приятно от мысли, что некоторые из самых умных людей мира, прожив жизнь, полную интеллектуального анализа и философствования, пришли к такому же заключению, – я имею в виду таких людей, как Энштейн, Карл Юнг и Бертран Рассел.

   В этот момент моя жена рассказала мне о Том, кто является действительным воплощением Любви на земле – Шри Сатья Саи Бабе. Поначалу я отверг такую возможность. Я думал: всего лишь очередной индийский гуру. Потом однажды мне попалась книга д-ра Сандвайса "Саи Баба, святой и психиатр". Прочтя всего десять страниц, я уже знал со всей определенностью, что этот человек – трансцендентное Божественное существо. Я узнал это с помощью "зрения души". Я полагал, что я "готов", или, как говорит Свами, мне нужен был лишь легкий удар молоточком.

   В течение восемнадцати месяцев я не читал ничего, за исключением книг о Саи Бабе. Я делал в них пометки, конспектировал их, выписывал цитаты. И с каждым днем я становился более уверенным, более погруженным в почтение, благоговение и изумление. Не было ничего, абсолютно ничего, что бы он сделал, сказал или подумал, и что бы это не задевало струну в моей груди. Действительно, если бы меня попросили представить Бога на земле, это была бы точная копия Свами!

   Это был Богочеловек, который являлся воплощением самой Любви во всех отношениях. Богочеловек, который поставил любовь впереди всего, впереди всех сложных способов духовного развития. Богочеловек, чье учение не провозглашало никаких правил или догм, кроме Сатьи (Истины), Дхармы (Праведной жизни), Шанти (Мира) и конечно же Премы (Любви).

   Богочеловек, чья концепция святости была более целостной, чем благочестие и ханжество многих наших западных проповедников.

   Богочеловек, который столь человечен и, однако, столь явно божественен, который может заменить тебе мать, отца и самого близкого друга.

   Богочеловек, одинаково сведущий как в мирском, так и в эзотерическом, друг нищих, относящихся к низшим кастам, вдохновитель и советчик правительственных министров, интерпретатор Ведического учения!

   Богочеловек, который любил животных и имел не менее семи пар собак, который похоронил свою любимую пару из этих семи в специально отведенном почетном месте своего ашрама.

   Богочеловек, чье выражение лица излучало доброту и любовь, одновременно имело своеобразное качество "домашнего" божества Я не хотел, чтобы мой Бог был похож на святого, изображенного на разукрашенном окне, настолько эфемерного и совершенно недоступного простым людям.

   Пришло время, когда моя жена и я почувствовали, что нам надо ехать в Индию. Моя жена написала дюжину статей, которые вызвали у людей значительный интерес к Бабе, и я начал одалживать книги и вести разговоры с заинтересованными лицами. Но наш недостаток был в том, что мы никогда не видели его лично. Душою мы готовы были хоть сейчас отправиться в путь, но нас пугало само путешествие и связанные с ним дискомфорт и трудности. Мы были стары. В природе – разгар зимы. У меня было повреждено сухожилие, и я не летал на самолетах почти двадцать лет.

   Я считаю, что, когда ты хочешь выбрать правильное решение, темные силы сталкивают твою волю с всевозможными благовидными причинами, из-за которых тебе не следует выбирать это решение. Нам звонили и предупреждали о зловещих болезнях. Сделали мы прививки? Есть ли у нас сетка от москитов? Нам следует быть осторожными с ворами-карманниками. Один старый друг сказал даже, что путешествие по воздуху будет кошмаром.

   В середине января, темным зимним утром, в 4 часа, мы вылетели из аэропорта Хитроу. Это было последнее паломничество души. Мы улетали, надеясь на лучшее, даже прививки нами не были сделаны. Мы не захватили ни сетки от москитов, ни каких-либо лекарств.

   На деле же путешествие по воздуху оказалось не менее гладким, чем на лимузине: на высоте 30 000 футов наш неуклюжий большой реактивный самолет был непоколебим, как скала, и вместителен, как плывущий отель. А в Индии светило солнце, сияли краски, и мы почувствовали себя веселее, чем в Англии. Я даже не видел москитов. Однако в целях предосторожности воду мы все-таки кипятили.

   17 января 1980 года наша маленькая группа оказалась в Бриндаване возле общежития Колледжа, где мы ждали начала даршана Свами. Вдруг наступила тишина, и появилась фигура в красной мантии, которая как будто плыла по песку. Я стоял как вкопанный. К моему абсолютному ужасу он подошел прямо ко мне и спросил: – Не хотите ли вибхути?

   У меня язык присох к горлу. Он сделал два круговых движения руками, и в ладонь правой руки высыпалась маленькая кучка священного пепла. Я стоял с раскрытой ладонью, разинув рот и не веря глазам. Свами сказал:

   - Съешьте это. – В полном изумлении я съел этот пепел. Потом мы отправились в резиденцию.

   Я шел по песку с предчувствием, которого никогда в жизни не испытывал. Плейбой и волокита, сенсуалист, неудачник судьбы, невротик, впавший когда-то в депрессию; а на странице дохода – искатель истины. А среди ложных огней – удачливый фермер, человек, посвятивший себя благотворительной деятельности, а теперь – малоизвестный писатель. Кто же я? Истинный странник или невротический грешник? Я не знал, и сомневаюсь, чтобы кто-либо знал свой истинный духовный статус. Первый будет последним, а последний – первым. Я хромал из-за своей поврежденной лодыжки. Я чувствовал себя старым и израненным жизнью. Я был лысым, беззубым и одетым в довольно потрепанные вещи.

   Когда подошла моя очередь для беседы, я упал к его ногам, и меня прорвало. Отбрасывая этикет, я обвил его руками, и он также обнял меня. Я посмотрел на него со слезами на лице, и секунд на пять наши глаза встретились. Я никогда раньше не видел столько любви и нежности в глазах человека. Я прижался щекой к его животу.

   - Не могу поверить в это, Свами, – старался я выговорить сквозь слезы, имея в виду, что я, шестидесятилетний старик, пролетевший 6000 миль и находящийся сейчас в руках Аватара, не могу принять такого счастливого подарка судьбы. Это было похоже на последний ярд марафонской одиссеи души, на то, как ты достигаешь финишной ленточки и приходишь домой. Он повернулся к моей жене и сказал:

   - Это хороший человек. – Мне показалось, что он заглянул в мою обнаженную душу. Он повторил снова. – Это хороший человек. – Для меня эти слова были во сто крат приятнее, чем если бы он, к примеру, сказал, что я второй Леонардо да Винчи.

   Таким вот образом старик из Танбридж Уэллса, Англия, встретил Аватара новой эпохи Водолея, основателя новой мировой религии, религии Любви Саи, охватывающей все главные религии мира. Это несомненно говорит во многом об универсальности любви его самого, о том, что таких, как я, он возьмет к себе в овчарню и окажет свою милость. И тут моя жена сказала мне, что я только сейчас догадался стащить свою старую крокетную шапочку (предохраняющую от солнца) и что один из носков у меня надет наизнанку!

   Наконец-то я нашел своего Бога. Я вернулся домой, в руки матери, которой у меня никогда не было, зато на этот раз она была Божественной матерью. Я совершил свое последнее путешествие.